Я не берусь ничего прибавлять к исследованиям специалистов. Но думаю, что
дам некоторые материалы, могущие послужить для более полной характеристики
В. А. Серова, для справок, касающихся отдельных его произведений. Все же,
что я сообщаю, для проверки было зачитано и его родственникам и наиболее
близким ему людям.
Общепризнанными основными чертами характера Валентина Александровича как
в жизни, так и в искусстве были правдивость и простота. Он очень не любил
ничего кричащего. В своих работах он стремился быть как можно ближе к
природе.
Для своих работ он делал массу набросков, даже и в тех случаях, когда
другой опытный художник рисовал бы по памяти. Так, для своих рисунков к
басням Крылова он изучал обстановку для каждой басни и делал бесконечное
количество набросков с натуры.
Для басни «Волк и Журавль» он объездил все окрестные места станции
Домотканово, в которых обычно держались волки.
Для басни «Крестьянин и Разбойник» он долго искал по всем пустошам,
выгонам и лесам тощую, комолую коровенку и рисовал ее и всех действующих
лиц, ставя натуру.
Для басни «Ворона и Лисица» он приставил лестницу к громадной старой ели
на краю парка и, взобравшись на один из верхних суков, на котором, по его
представлению, должна была сидеть ворона, делал с него зарисовки.
И для других басен он брал с 'натуры мотивы из
окрестностей Домотканова и говорил, что действие многих басен он
представляет себе именно в этих местах.
Приведу еще один пример: как он писал картину «Русалка».
Он задумал ее «по поводу» глаз одной своей знакомой,
которые находил похожими на глаза русалки, и потому еще, что часто
любовался игрой света на водорослях в черной воде глубокого пруда,
окруженного густыми ольхами.
Стремясь дать возможно более верное изображение
человеческого лица под водой и передать все изменения, происходящие от
преломления света в воде, он опустил в воду гипсовую маску и написал с
нее этюд, а для того, чтобы передать верно цвет тела в воде, он писал
этюд с мальчика, посаженного в воду.
Он не любил ничего кричащего, парадного,
ненатурального. Может быть, в этом лежала причина, по которой он не
любил и юга (Крыма и Кавказа). Их яркие цвета, красивость и эффектность
были несродни его природе.
Особенно сильно сказывалась его нелюбовь к южной
природе во времена его юности. С годами он стал относиться к ней иначе и
в последние годы жизни искренне восторгался природой Греции, Италии и
Крыма.
Конечно, эта нелюбовь не мешала ему удивительно верно
передавать всю яркость при изображении и южной природы. Поэтому
совершенно не понимаю ходячего мнения о Серове, утверждающего, что он не
видел цвета, писал грязью и т. д. Если его картины и портреты иногда
серы и малокрасочны, то это объясняется натурой, которую он никогда не
соглашался прикрашивать.
Но при этом и в такой природе он всегда находил
удивительно тонкую игру цвета, которую большинство проглядело как в его
картинах, так и в природе.
Старая мечеть в деревне Кокозы в Третьяковской
галерее, названная «Двориком», поразительна по силе и верности передачи
солнечного света. Его набросок приморской улицы южного города (у О. В.
Серовой) передает впечатление того света южного солнца, который
буквально ослепляет.
Серов видел цвет и свет, как никто, и передавал его
так верно и тонко, как редко кому это удавалось. После смерти В. А.
Серова я был у П. П. Чистякова (для нас обоих его потеря была одинаково
тяжела), и Павел Петрович, говоря о способности Серова видеть и
передавать цвет, привел один случай из времен пребывания Валентина
Александровича в Академии. Обсуждая работы академистов, кто-то из
профессоров высказал мнение, будто Серов не видит цвета, и Чистяков,
утверждавший противное, предложил произвести такой опыт: заставить
Серова положить на чистый холст одно пятно цвета определенной точки на
теле. Опыт был произведен в присутствии спорившего профессора. Серов
выполнил задачу так, что споривший признал выполнение безукоризненным.
Мне кажется, такой способности в отношении цвета можно подыскать
аналогию только в музыке — это нечто подобное абсолютному слуху.
Серов несомненно обладал этим абсолютным видением
цвета.
Чистяков сравнивал тогда Серова с Врубелем и считал,
что Врубель не мог и никогда не стремился передать цвет настолько
абсолютно верно, как это мог делать и делал Серов.
Серов любил рисовать животных. Количество сделанных
им набросков животных огромно. Особенно любил он лошадей и знал их
превосходно. Но ему приходилось писать не то, что он любил, а то, что
ему заказывали. Семья требовала средств (и немалых), и он брался писать
портреты людей, 'не представлявших никакого интереса ни в смысле
содержания, ни в смысле внешности.
Часто, написав такой портрет в Москве, он ехал в
деревни там выискивал красивое или интересное лицо и писал его с
наслаждением. Так я помню, с каким удовольствием он рисовал голову
школьной учительницы — местной крестьянки; или как он восхищался лицом
одной женщины из ближней деревни, которая послужила оригиналом для его
картины «Крестьянка с лошадью» (в Третьяковской галерее). А как он
наслаждался, попав один раз на масляничное катанье в деревню! Потом он
долго рисовал сцены из этого катанья, все изменяя рисунок на том же
картоне. Я убеждал его для новых набросков брать другой картон, но он не
слушал и ряд превосходных редакций был им совсем уничтожен.
С неменьшим увлечением Валентин Александрович писал
виды русской природы.
Это служило ему таким же отдыхом после изготовления
скучных н особенно нудных (вследствие необходимости их писать) портретов.
Особенно тяготился Валентин Александрович Серов
портретами лиц царской фамилии и, после событий 1905 года, даже вовсе
отказался от предложения написать портрет Николая II (первый портрет был
написан в 1900 г.).
В. А. Серов иногда придумывал способ сделать такой
скучный портрет для себя более приемлемым. Так, он в портрете Павла
Александровича с удовольствием и большим вниманием написал лошадь.
Заговорив о портретах царской фамилии, я вспоминаю случай, бывший в
начале его художественной карьеры, в связи с портретом семьи Александра
III, заказанного ему харьковским дворянством. Художник должен был
подготовить портрет по фотографиям и только затем ему давалась
возможность увидеть на несколько минут лицо царской фамилии, которое он
должен был писать. С харьковским портретом дело происходило в Гатчине.
Серова предупредили, что царь будет с ним говорить в течение нескольких
минут при выходе в сад на прогулку. Валентина Александровича поставили
на лестнице, которая была совершенно пуста. Неожиданно отворилась дверь,
и Александр III вышел на лестницу один. Либо он забыл о назначенной
встрече, либо его о ней .не успели предупредить, но когда он увидел
незнакомого человека, лицо его приняло выражение недоверия, страха,
холода и враждебности. В это время вошел кто-то из свиты и объяснил царю,
кто это, и тот любезно разговаривал с Серовым минут пять. Валентин
Александрович говорил мне, что этого выражения, виденного в первую
минуту на лице Александра III, он никогда не мог забыть и невольно, в
нескольких его портретах, написанных им, передавал в некоторой степени
это первое впечатление, может быть, характерное для лица Александра III,
но которое особенно резко выявилось вследствие неожиданности их встречи.
Но и эти портретные заказы не давали Серову средства, необходимые
для жизни семьи. Здесь плохую услугу оказывала его редкая деликатность
по отношению к другим и скромность — к себе. Он брал несообразно малую
плату за свои работы. Особенно бывало досадно, когда, вследствие
постоянного недостатка в деньгах, ему приходилось получать свой гонорар
по частям. Еще хуже бывало, если он брал какую-нибудь сумму в долг и
заимодавец, при случае, брал у него какую-либо картину. Валентин
Александрович, по скромности, молчал и в тех случаях, когда вещь стоила
дороже полученной вперед суммы. Раз случилось, что он спросил более
высокую цену за портрет,— заказчик сильно расстроился и заболел, и
Валентин Александрович, узнав о его болезни, поспешил сбавить цену.
Валентин Александрович любил русскую природу и жизнь,
немного грустную, монотонную. Но по временам его утомляла эта
монотонность, и тогда он жаждал яркости, света, радости. Однажды мы шли
с ним в Кремле от Боровицких ворот, мимо дворца; нам встретилась девушка
в малороссийском крестьянском костюме (в подлинном наряде, а не в той
пошлой и отвратительной подделке, которую так часто видишь), в белой
плахте, красных сапогах на высоких каблуках. Серов пришел в восторг: «Вот
нравятся ей красные сапоги, и она ходит в них». Мы с дим долго следили
за этой девушкой, и Валентин Александрович все время любовался ее
костюмом и сетовал на бесцветность, черноту и однобразие современной
одежды как мужской, так и женской.
Может быть, это утомление от бесцветности окружающего
повлияло на него так, что под конец жизни он стал признавать прелести
юга и перестал смеяться над красотами Крыма. Он восторгался Италией и
Грецией. Правда, он мало писал в Крыму, но все то, что было там написано,
чрезвычайно тонко и верно передает самый характер изображаемого. Я
считаю, пожалуй, лучшей его крымской картиной небольшую картину,
написанную им в Кокозах в 1893 году, изображающую двух татарок у ручья с
кувшинами.
